Сегодня на этом канале появится еще один старик. Второй подряд. Может быть, это и странно, но мы все равно будем говорить о Хью Хэфнере и журнале, который всю свою долгую жизнь был неотделим от своего создателя, — о Playboy.
Факт дня: большинство титек, появившихся на страницах Плейбоя с самого первого номера, к сегодняшнему дню либо обвисли, либо разложились. Шутка ли, в следующем году журналу будет 65. Но вот какой урок преподнес нам всем Хью, ушедший на вечный покой этой осенью: плоть дряхлеет, а то, что зиждется на вере, видении и душе, — никогда.
В моем воображении слово «плейбой» как синоним чего-то невероятно запретного и похотливого поселилось настолько давно, что соревноваться с этим образом не сможет ни один порнхаб. Самое интересное заключается в том, что до 25 лет я не видел ни единого выпуска журнала дальше обложки (в отличие от порнхаба).
Это забавно: плейбой всегда был продуктом нон грата — сначала ужасно вульгарный для своей эпохи, потом слишком скучный на фоне VHS, а сейчас и вовсе анахроничный. Так или иначе, он всегда был, как и Хью. И существовал он благодаря Хью, который оставался главным редактором почти до последнего.
Нам нравится смешивать и коктейли, и закуски, и все вместе, запуская музыку на фонографе и приглашая знакомую даму на милую беседу о Пикассо, Ницше, джазе, сексе.
В 2015 году прогремела новость: Плейбой больше не будет печатать обнаженку. Звучало устрашающе. Не потому, что в мире больше нигде не найти фотографии женских сосков, но потому, что это было «концом эпохи». А еще множество людей, как и я, не державших журнал в руках, представить себе не могли, что в нем есть что-то, кроме nudes. Через год сын Хью признал, что это решение было ошибкой и вернул все на свои места. Вывод прост: Плейбой не может существовать без обнаженки. Но и на одной обнаженке он тоже никогда не мог существовать. Об этом я и говорю сегодня.
Философия Хэфнера и его журнала строилась на многообразии культурных форматов и свободе слова во всех ее проявлениях. Как писали многие издания этой осенью, Плейбой и Хью на десятки лет опережали свое время. Дело заключалось не в эротике. Уже в 1956 году, через три года после издания первого номера с Монро, Хэфнер нанял первого литературного редактора — Огюста Конта Спенсерски. И тут как понеслось!
Между титек (не в том смысле) стали появляться интервью и работы лучших писателей своей эпохи: Мураками, Габриэль Гарсиа Маркес, Трумен Капоте. В те годы Хью без всяких проблем мог бы сказать: «Идите в задницу, у нас тут титькостиль. Идите будьте Набоковым в другом месте». Но он плевать хотел на узколобость и стереотипы, делая то, что душе угодно. В итоге у Плейбоя появилось важное для истории интервью с Набоковым и два его романа.
На страницах журнала в разное время публиковались такие важные вещи, как приквел «В дороге» Керуака, «451 градус по Фаренгейту», перевернувшие пару миров интервью с Артуром Кларком и Мартином Лютером Кингом, гонзо-заметки Томпсона, уникальные выдержки из Курта Воннегута. Это можно продолжать очень долго, и каждый новый факт о том, что публиковал Хью в Плейбое, удивительнее предыдущего. Как эти люди соглашались выходить вместе с Анной Николь Смит и остальными зайчиками? Как феминистки вроде Урсулы Ле Гуин не стремались писать для Плейбоя? Кто эти люди, читавшие художественные произведения на страницах Плейбоя?
Мы не изобретали девушек. Возможно, мы согнули их посередине и поставили скобы в пупках […] Мы стали первым журналом, который дал голос новому взгляду, и именно это, я думаю, делает журнал успешным.
Так считал Хью. А вот что по поводу этого нового взгляда говорила бывший литературный редактор журнала Эми Грейс Лойд:
Вы берете вещи, которые привлекают внимание мужчины, а потом вы достаете вещи, которые обогащают его интеллектуально и духовно.
Для морали почти не остается места, да и так все ясно. Можно идти на поводу у масс, рекламодателей, заказчиков, читателей, а можно делать что-то великое, скрывая в примитивном важное.
С трудом представляется Хью в “вечном покое”…